Звездолов - Страница 67

Марсали ушла к себе сразу после ужина и была благодарна Элизабет за то, что у той нашлись другие дела, и вечернюю возню с Тристаном и Изольдой пришлось отложить до завтра. Раздевшись и расчесав волосы, она долго стояла у окна, глядя на горы. Ночь выдалась холодная и промозглая. Лил дождь, и время от времени свинцово-сизое низкое небо прорезали молнии.

В конце концов Марсали наскучило ее бдение. Она задула свечу, легла в постель, но заснуть так и не могла. Время как будто остановилось, каждая минута тянулась как час, а час — как год, и вдруг раздался тихий стук в дверь.

Марсали встрепенулась, вскочила с кровати… В спальню со свечой в руке вошел Патрик.

— Боялся, что ты спишь, — тихо сказал он. Марсали кинулась ему на шею, и он обнял ее одной рукой.

— Сплю?! — возмутилась она, целуя его в щеку. — Как я могу заснуть, когда мой муж угоняет скот под проливным дождем?

Губы встретились, и быстрый поцелуй заглушил смешок Патрика. Глаза у него были совсем усталые, но, как заметила Марсали, он успел вымыться: от него пахло мылом и сыромятной кожей. Оказалось, он принес вина и теперь, налив его в две кружки, рассказывал ей о ночном рейде и о том, как обрадовало его поведение Алекса. Марсали сидела на кровати, скрестив ноги, и слушала, счастливо улыбаясь.

Патрик присел рядом, дал ей кружку вина, и ласки тут же проснулись и сердито залопотали. Он искоса наблюдал, как они, потягиваясь, выбираются из своего теплого гнездышка среди одеял, но этим дело и кончилось. Зверьки не собирались нападать на чужака. Дело идет на лад, подумала Марсали, с опаской наблюдая, как Патрик протягивает им кусочек принесенного с собою печенья, но они лишь пренебрежительно фыркнули и отвернулись.

— Их не подкупишь, — заметила она, водворяя своих питомцев в корзинку.

— Вижу, — кивнул он, не сводя с нее глаз. Когда она закрыла корзину крышкой и вернулась в постель, он приветственно поднял кружку. — По крайней мере, они больше не пробуют на вкус меня.

— Может, и так знают, что ты вкуснее, чем печенье?

Патрик изобразил оскорбленное достоинство, но озорной блеск в глазах испортил весь эффект. Шевельнув бровью, он сказал:

— Колли говорит, что сегодня учила тебя готовить.

— Да, — признала Марсали, с напускным смирением склонив голову. — Я подумала: моему господину нужна такая жена, которая умеет ублажать его желудок… и угождать во всем остальном.

Патрик понимающе хмыкнул:

— Да, желудок мужчины — дело серьезное.

— Да, господин мой.

— И требует подобающего уважения.

— Да, знаю, господин мой.

Он снова взглянул на печенье в своей руке.

— Мне случайно не показалось, что печенье не совсем такое, как всегда? Оно как будто хрустит меньше, чем в последний раз.

— Вкус несколько меняют яйца, господин мой.

Патрик, как видно, не понял, и Марсали поспешила объяснить:

— Понимаешь, я сказала ей, что слышала, будто яйца разрыхляют слишком крутое тесто, — хотя, конечно, понятия не имею, где я это слышала. Я хотела проверить этот слух вместе с Колли, спросила ее, знает ли она о таком, а она ответила, что, разумеется, знает, потому что так всегда делает. Не могла же я спорить с такой опытной стряпухой, правда? Ну вот я и положила яйца, когда помогала ей ставить тесто. Она почему-то рассердилась. Видно, в этот раз не собиралась класть в тесто яйца. Но, — тут Марсали беспомощно пожала плечами, — все равно, было уже поздно. Тесто я испортила, каюсь.

Патрик расхохотался на всю комнату, запрокинув голову, и Марсали подумала, что никогда не слышала такого приятного смеха.

— Пожалуй, моя жена почти такая же плутовка, как…

— Как ты, господин мой? — договорила она.

Он снова рассмеялся, притянул Марсали к себе, и она, хохоча, рухнула ему на колени. Отсмеявшись, взяла его руку и принялась играть с пальцами. Она любила эту руку, любила все мозоли и шрамы на ней; потом, заметив, что держит левую, присмотрелась внимательнее, разглядывая линии на ладони, а по одной провела пальцем. Линия жизни — так называли ее цыганки, каждый год появлявшиеся в Эберни. Как-то Марсали попросила цыганку научить ее гадать по руке, и та показала линии и объяснила, что они значат. У Патрика линии были длинные и четкие.

Марсали удовлетворенно вздохнула.

— И что это было? — спросил он осипшим от смеха и возбуждения голосом.

— Твоя линия жизни. Ты будешь жить очень долго.

— Приятно слышать, — серьезно сказал он.

— Но это правда, — возразила Марсали.

— Может быть.

— Вот увидишь. — Ее рука двинулась вверх, к вороту рубахи, развязала шнурок. — Ты проживешь долго, у тебя будет много детей и еще больше внуков.

— Как скажешь, — пробормотал он и напружинился всем телом, потому что Марсали начала пальцем чертить узоры на его поросшей мягкими черными волосками груди.

Дотрагиваясь до него, она откинулась назад в его объятиях и смотрела ему в лицо, и видела, как уходит с него усталость, уступая место куда более мощному чувству. Глаза Патрика разгорались все ярче, кадык напряженно двигался.

— Ты, наверное, устал, — сказала она, не оставляя своих трудов.

— Был, — шепнул он, — но теперь… — И неожиданно резко привлек ее к себе.

Его поцелуй был горячим и жадным. Язык нетерпеливо раздвигал губы Марсали, она приоткрыла их, и языки стали нежно ласкать друг друга, соблазнять и искушать — хотя соблазны уже были не нужны.

Она льнула к нему, вновь поражаясь тому, что их тела словно созданы друг для друга.

Ладони Патрика нежно легли ей на грудь, и она вздохнула в ожидании сладкой боли, что приходила вслед за лаской. Превращения, незаметные взгляду, но ощутимые, происходившие в ней, когда он любил ее, были ей уже не новы, но все так же чудесны.